Евгений ЛУКИН. "Лучшие конкурсные стихи"

lukin2Стихотворения, предложенные в ТОП-10 чемпионата членом Жюри конкурса.  Лучшие 10 стихотворений будут объявлены Оргкомитетом 30 мая 2012 года.

1. Наталья НЕЧАЯННАЯ. Москва, Россия

Хоронила

хоронила первого – воздух рычал и выл. столько плакала – леденела в глазах вода. говорила себе: «не ходи к берегам Невы, не бросайся к подъезжающим поездам». почернела вся – превратилась в золу и смоль, в опустевший храм, в переплавленный старый крест. сколько горя взяла, сколько ужаса, милый мой. кто же будет теперь хранить тебя и беречь?

а второго везла – не могла ни рыдать, ни жить: говорила беззвучно, ходила, не чуя ног. (так становишься островом в море среди грозы, и твой остров неспешно, но верно идет на дно. покрывается мраком: съедает любимый дом, угрожает спасительным стенам, родным вещам. превращается в точку, молчащую под водой. онемевшую, словно пустая твоя душа).

вот такое сиротство – наследственное клеймо. родилась всем чужая: подкидыш, дурная кровь. никогда не услышишь: «родная, пойдем домой», потому что таким не положены дом и кров. им шататься ничьими, не ведать добра и сна. ни кола ни двора: бесприютные, словно тень.

если нужно, господь, чтоб я вечно была одна, то забрал бы меня и не тронул моих детей.

я не в силах сражаться: победу взяла беда. вместо воздуха горе: ни выдохнуть, ни вдохнуть. прижимаю рисунки их («горки» и «поезда», «мама, папа и я отправляются в добрый путь», «космолет покоряет большой внеземной маршрут»), прижимаю и вою, как сбитая пулей дичь.

отче наш, ничего не желаю и не прошу.
не даруй мне, пожалуйста, третьего.
пощади.


2. Михаил ДЫНКИН. Ашдод, Израиль

Старик

схоронил трёх жён теперь уже не ходок
делит квартиру с призраками и кошкой

и соседи слева зовут его "кабысдох"
а соседи справа "зомби" и "старикашкой"

призраки оживляются по ночам
щёлкают пальцами пахнут тоской и потом

а потом наступает утро и огненная печать
заверяет действительность или что там

он поднимает к небу слезящиеся глаза
и немедленно забывает зачем их поднял

у него на щеке зелёная стрекоза
а на подбородке вчерашний полдник

он вышел за хлебом упал на газон и спит
и снится ему как у окна в гостиной

пыльное кресло качается и скрипит
покрываясь сизою паутиной


3. Георгий ЧЕРНОБРОВКИН. Олонец, Россия

В лесу молчат: трава, деревья, птицы...

В лесу молчат: трава, деревья, птицы.
Осенний день вбирает тишину,
еловые смыкаются ресницы
и отступают ели в глубину.

И замирает перед первым снегом
дорога между серых валунов.
Мне этот день и альфа и омега,
и лес дремучий посреди миров.

Я на весах. Я взвешен и измерен.
Легла снежинка на зелёный мох.
Лес невесом и праздничен, как терем.
И до зимы остался только вдох.

4. Ирина РЕМИЗОВА. Кишинев, Молдова

Пуговичный дом

В башне из-под польской карамели
(не бывает зданий обжитей),
местопребывание имели
пуговицы всяческих мастей,
разного колёра и калибра,
статуса, достатка, ремесла…
В старом чемоданчике из фибры
спрятана кунсткамера была.

Жизнь текла вольготно и лениво,
только иногда пускался в путь –
в ателье, по воле индпошива –
подходящий к ткани кто-нибудь,
по дорогам самострочной моды
торопясь настранствоваться всласть,
чтобы возвратиться через годы
или оторваться и пропасть.

И, когда грустилось и хворалось,
а порой и вовсе просто так,
чемодана челюсть поднималась,
открывая сущий кавардак:
там, на дне, в коробочке с картушем,
полонил неведомый кащей
круглые разрозненные души
отошедших в прошлое вещей.

Виделось, как будто бы в гостиной
собирались поиграть в лото
бабушкина юбка из поплина,
молодое мамино пальто,
кто-то незнакомый в коверкоте,
платье с отложным воротником,
папина рубашка, кофта тёти
и пуловер, вязанный крючком.

И казалось: ничего дороже
в целом свете не было и нет
чемоданчика с бумажной кожей
и цветной жестянки без конфет:
там дышало весело и мудро
в дырочки, четыре или две,
время из стекла и перламутра,
с местом состоящее в родстве.

5. Людмила ОРАГВЕЛИДЗЕ. Тбилиси, Грузия

Старуха вяжет зимние носки...

Старуха вяжет зимние носки,
Скрипит под нею старая кровать.
Кто знает глубину ее тоски?..
Старухе скоро - девяносто пять.

Она торгует шерстью и шитьем
На придорожном рынке у моста,
И если напрямик, сквозь бурелом,
То до него обычная верста.

Старуха вяжет. Может быть, продаст...
Невестка варит яблочный компот.
Мяукает голодный "Гондурас" -
Зачуханный, бесхвостый черный кот.

Невестка злится. Вновь... не с той ноги.
(Старуху вязко пробирает дрожь).
"Бои-ишься? Ведьма! Дай пожить другим,
Ты и до ста, наверно, доживешь."

Старуха вяжет. Катится слеза.
(Утерла незаметно рукавом)
Потом взглянула вверх, на образа,
На небо, загрязненное окном.

А до икон достать - длина руки...
А до небес - обычная верста...
Старуха вяжет зимние носки,
Она не хочет, Господи, до ста...

6. Игорь ТИШИН. Казань, Россия

Две жизни

в сокращённом изложении
города мелькают, как неоновые вывески мелькают
как прохожие по тротуарам вышагивают, мелькают
как тёмные типы воркуют у парка, мелькают
пристают, отрабатывают, отпускают

и плетёшься, как главный герой, с разбитой губой
тьма обволакивает, поезд проносится под тобой
деревья молчат, как присяжные заседатели, ведут тебя на убой
в дом с ржавой крышей, слепенькими окнами, дымоходной трубой

где пахнет твирином, бабушкиным потом, папиными сигаретами, носками
где есть тёмный чулан с выкрученной лампочкой и пауками
а мама сидит, проверяет тетрадки, и, когда отворачиваюсь, плачет

а то и ещё дальше, в утробу, начиная с фразы «у вас будет мальчик»
начиная с перестроечной ночи, неумелых толчков, поцелуев, слов
фильма «Челюсти», лампового советского телевизора, настенных часов
с маятником, вот и бедность пришла, заходи, заходи, не церемонься
раскрой свою пасть с гнилыми зубами, присаживайся, знакомься

это объедки, а вот моя набожная слепнущая мама, а жена, как всегда
на работе, придёт после восьми, уставшая и спокойная, как вода
чувствуй себя как дома, трогай порванные обои, облизывай провода
я не сопротивляюсь, что ты, что ты, теперь, что ни говори, твоя череда

насмехаться надо мной, ночи и дни напролёт проводить со мной
потрогай меня, щетину, выпирающие рёбра, сочащийся гной
морщины, морщины, рытвины, шрамы, веки, дождь проливной
я пью беспробудно, мочусь на кровать, представляю, будто я Ной

ковбой, космонавт, лично товарищ Сталин, Раскольников, вечный жид
тише, прислушайся, знаешь, что это? это душа дрожит

7. Надежда ИВАНОВА. Рига, Латвия

Герда бросила Кая ровно через двенадцать дней...

Герда бросила Кая ровно через двенадцать дней
его драм, философии и баллад под гитару.
Он смеялся, пел, готовил для Герды, с нею, о ней,
Герда молча по строчке в день становилась старой.

Пресный секс, психоанализ, нарциссы, завтрак в постель -
Королева сбежала от Кая на третьи сутки.
Он сложил то заветное слово. Спасибо, метель.
Здравствуй, вечность. Прощай, мой бессмысленный, глупый, чуткий.

Герда и Снежная Королева дружат по пятницам,
обсуждают погоду, жалость и сладких мальчиков.
Герда помнит сады, солнце, бандитов и пьяницу -
память шепчет резко, настойчиво, зло и вкрадчиво.

Королева платиновая блондинка, Герда - песочная,
их не хотят разве только шуты и покойники.
Они сидят в тёмном проклятом баре до самой ночи
и мечтают встретить двух настоящих разбойников.

8. Андрей СИЗЫХ. Иркутск, Россия

Кратко о природе бурятской поэзии

I.
В Улан-удэ, где из любого худого пегаса,
Не задумываясь, сделают горячие бурятские позы,
Проживает очень древняя поэтическая раса,
Не признающая скучной и серой промозглой прозы.
Нет, не подумай чего – специально, буряты поэм не пишут.
Они живут и говорят по-бурятски – одними стихами
С тем, кто диктует им легкие рифмы с небесной крыши.
И, значительно реже и скупо, делятся этим с нами.
С другими, кто не рожден, как они, из околоплодных вод Байкала –
Людьми, сохранившими память о многочисленных предках.
С теми, кто никогда не поймет значенья бараньего сала,
Для возникновения вдохновенья в нейронах и прочих клетках.
II.
Лишь тот, кто с ними, за ужином, пил святое степное вино тарасун
(по-нашему, это яство зовется - забродивший коровий обрат),
Будет, для пожилой и замужней бурятки, как нареченный сын.
Деве, возможно, – законным мужем, а остальной орде – кисло-молочный брат.

9. Геннадий АКИМОВ. Курск, Россия

Фронтовая

На западном фронте стоит бригадир -
пожизненно вросший в казённый мундир
хозяин переднего края.
Вечерняя тень заползает на кряж,
в котлах закипает солдатский гуляш,
и песня плывёт фронтовая.

На фронте восточном засел курбаши:
намаз совершает, жуёт беляши,
лелеет коварные планы.
Куплеты мурлычут его басмачи,
долина поёт в соловьиной ночи,
и смерть боевая желанна.

А северный фронт утопает в снегу,
и шлёт позывные радист-балагур
на юг, загорелому братцу.
Тот курит цигарку, лежит на спине,
и в небо глядит, где парады планет
проходят по звёздному плацу.

Проходят по кругу, к зениту стремясь.
И льдиной багровой вращается Марс,
инстинкт боевой пробуждая.
Вращаются фронты, огни, времена,
по кругу идёт вековая война,
вражда без конца и без края.

Встают мертвецы из верденских болот -
их внуки уходят в крестовый поход,
как встарь, по предгорьям бейрутским.
А в памяти нашей - степная орда,
и хруст заалевшего чудского льда,
и гром канонады под Курском.

Взгляни сквозь мерцающий алый кристалл -
увидишь лужок в деревянных крестах,
горящие избы и танки.
В холодной земле будут медленно тлеть
приклады, мундиры, железо и медь,
солдат неизвестных останки.

Мальчишка с моими глазами бежит
в саду, где раскинулось дерево - жизнь,
родное до слёз каждой веткой.
Я дрался за это в наземном бою,
а в небе сражались за душу мою
два лётчика - тёмный и светлый...

Наверное, в небе давно решено,
что нам не наполнить войны решето,
что незачем ждать перемены.
Уснули бойцы, а над ними - провал:
под чёрной повязкой - незрячий овал,
пустая глазница Вселенной...

10. Николай КАРАЕВ. Таллинн, Эстония

Зарисовка

За окном луна, алея, нежно смотрит на аллею, по завету Галилея так же вертится Земля, по пяти телеканалам нам поют Максим и Алла, все достали, всё достало, но не свалишь с корабля. Я опять читаю книжку, за стеной вопит мальчишка, за другой крадется мышка, а внизу лабает на пианино колобродник, старый хрен, глухой подводник, он устроил нотам бойню и не слышит ни хрена. Прусь на кухню выпить чаю и попутно размышляю, отчего так нескончаем путь улитки до высот - то ли что-то отвлекает, то ли драйва не хватает, то ль отбился я от стаи, не вписавшись в поворот. Чай горяч, целебен, мятен, вечер делается внятен, брод опять благоприятен через местную Янцзы. Я сажусь перед экраном, хмурю лоб, вдыхаю прану, открываю чакры-краны, весел и многоязык. Жаль, что нет со мною рядом, жаль, что никому не надо, жаль, нельзя мне только взглядом, - но не хватит ли жалеть? Вечер долог, вечер вечен, и луна плывет далече, продолжая столь сердечно над аллеею алеть.

{jacomment off}