Андрюшенька

Маленькой мне казалось,
вот иду я по земле,
а моя прабабка идет под землей.
я шаг, и она шаг.
Так и идем, слипшееся ступнями,
непонятно кто чьё отражение.
А другая прабабка, Марфа,
та, что по отцу,
любила меня крепко.
А я ее боялась.
Носила она длинную юбку
и долгополый зипун.
нос её был такой длинный
и крючковатый, что о подбородок
стукался – страсть Господня!
Любила она петь песню старинную
"Я сажала огуро'чки
Кто же будет поливать"
Пела и притопывала,
И юбкой землю мела.
Бывало, встанет посреди улицы
С кульком пряников,
А я бегу-убегаю от нее со всех ног.
"Ой, люди добрые!
Поймайте мне Андрюшеньку –
глазки кругленьки!"
Соседские ребятишки
Схватят меня и волокут.
Я кричу, вырываюсь.
"Отпустите! Отпустите ее!
Передайте только прянички"
А когда помирать стала,
Долго помереть не могла.
Всей деревней приходили
Прощаться. Почитай
Все родственники.
А она об одном только и просила
"Приведите мне Андрюшеньку –
глазки кругленьки"
И опять схватили меня,
Тащат через порог,
Я криком кричу надрываюсь.
"Отпустите! Отпустите её.
Посмотрела я!"
С тем и отошла ко Господу.
А почему Адрюшенька –
Глазки кругленьки?
Говорят, похожа я
На другого сына её,
В гражданскую сгибшего.
Капля от капли.
Её капля в море человеческом.

Путешествие

Это путешествие во времени
Всегда совпадает с началом светового дня
в славном городе металлургов.
Расплавленная магма поднимается
по стволам тополей
и в сердцевинах их
начинается медленное закипание.
Янтарная канифоль проступает сквозь почки
и дымка зеленоватого угара дрожит
над кронами.
Транспортный поток несет маршрутку,
словно кровяной шарик –
от города к городу.
Между их сообщающимися сосудами
проплывает в прозрачном мороке лес
Воздух плывет и пульсирует.
Еще немного и он материализуется
островами подснежников, светящимися изнутри.
Прошло время советских автобусов.
Как и время крутобокой кондукторши тети Тоси,
возвышавшейся надо всеми
в кондукторском троне – объекте вожделения
всей ребятни.
Где, Тётя Тося, твоя кожаная сумка
увешанная рулончиками билетов?
Где твоя красная косынка
с золотой искрой.
Ведь нет ей сноса и тление не страшно,
Потому как нейлон мало подвержен разложению.
Потому что не было и нет крематория
в городе металлургов.
Где, тетя Тося, твой золотой зуб?
Как бы звучно ты объявила сейчас:
- Следующая остановка Чкалова!
И кедровая сера смачно щелкнула
у тебя во рту на первом слоге "чка"
Я сойду на Чкалова
и увижу твою красную косынку в окне,
как в иллюминаторе.
Твой автобус совершит орбитальный виток
и вернется в город металлургов.

Про братцев

Один из проблесков детства –
мёртвые телята близнецы,
птенцы однояйцевые.
По причине непонятной
(да и нужно ли было кому
объяснять мне, несмышлёной?)
молодую телку пустили под нож,
словно перевели через улицу
в небытие.
А как перевели, так и обнаружили
в пустой ее оболочке
зачатки двух душ.
Содрогнулись от неисправимости содеянного,
и поклали младенцев в ящик,
словно в колыбельку сосновую.
Подстелили соломки
и соломой прикрыли –
от детских глаз,
от детских слез.
Но детское сердце чутко и любопытно.
Я приходила к ним каждый день,
словно в тайную комнату
Шварцевского Прадедушки Мороза.
Сдвигала в сторону солому
и смотрела, смотрела
на их не имеющие шерсти
окаменелые тела,
будто выточенные из розоватого кварца.
На округлые носы и прозрачные ушки,
выпуклые яблоки глаз со смеженными веками.
На молочного цвета раздвоенные копытца
и впалые бока
с просвечивающими извилинами внутренностей.
О, маленькие эмбрионы мои,
во власти вечного сна!
Нерожденные мои братцы меньшие...
Странная,
отталкивающая и притягательная,
эстетика смерти.