Иудово

Звенела тишины струна тугая –
ни окриков, ни топота погонь,
лишь на краю земли, не затухая,
пылал заката жертвенный огонь.

Тень на восток ползла сороконожкой,
задев сухого дерева скелет.
Переходила ночь дорогу чёрной кошкой –
луна блудницей хохотала вслед.

Бежал Иуда бесом подстрекаем,
им управляем, уязвим, раним;
в его душе раскаивался Каин
и нависал всей кроною над ним

огромный сикомор, как птеродактиль.
До боли раздражали голоса,
рождённые безумием – предатель...
Тьма укрывала Гефсиманский сад.

Он падал и вставал – бежал, не глядя,
дремучей безысходностью томим,
а под ногами путалось проклятье,
и ночь змеёй заглатывала мир.

Тише, тише, сердце, не боли

Вечерело. Тень ползла на ощупь.
Бил озноб оливковую рощу.
Наугад ступая по траве,
брёл опустошённый человек:

– Тише, тише, сердце, не боли.
Хлещет душу грех пеньковой плетью.
...Ветки сикомора и олив –
скоро на одной из них висеть и

остывать в угрюмой тишине,
не дрожа от мерзкого "предатель".
От себя не убежать и не
миновать презренья и проклятья.

Жизнь невыносима – значит сам...
По стволу взбирался выше, выше –
задушить петлёю голоса,
ничего не видеть и не слышать,

бездыханным на суку висеть,
у зверей не вызывая жалость.
Сжалось небо, пойманное в сеть,
и душа потерянная сжалась.

С ветром доносилось – Аз воздам...
В тишине – ни много и ни мало –
спелой смоквой падала звезда
и луна блудницей хохотала.

И длится пост

Лес в белом смотрит свысока –
не признаёт с людьми родства,
и кровью пишется закат,
и длится пост до Рождества.

Чернеют тени на снегу,
как камень аспидный – шунгит,
и тишина рекой в разгул
порогами гремит-шумит,

и слышится – Не обессудь...
Вмерзая в землю, не дыша,
берёзы держат на весу
скорлупку – лунный недошар.

Отвоевав простор полей,
лес к людям двигает сосну.
Дома, тоской переболев,
отходят медленно ко сну.

Свет в окнах вспыхнул и потух.
Там каждый спящий – снов ловец.
Мир, погружаясь в темноту,
вздыхает, словно человек.