Буриме

Уйдёшь на дно. Лежишь – ни бе ни ме.
А над тобой зима, снега и птицы.
Ты – слово из смешного буриме
внизу страницы.

Того гляди припишут чёрт-те что
и жёстко зарифмуют на потеху.
И вот уже не взять своё пальто
и никуда отсюда не уехать

по рельсам разлинованных листов:
на них поля – предел, а не просторы.
Вот так застрянешь сроком лет на сто
под странные чужие разговоры.

Чем дальше, тем заиленней песок,
приветливей бессмысленные лица...
Всплывёшь – и будешь снова, одинок,
болтаться, будто в проруби цветок,
как говорится...

Птички

Хотелось не думать, и вот, наконец, сбылось:
я чувствую – снег пролетает теперь насквозь,
приносит птичек бессмысленных и беспечных.
И эти птички – синички и снегири –
порхают, порхают, клюют у меня внутри,
про что-то щебечут.

А мне теперь и не надо гадать, про что.
Желание знать всё на свете давно прошло.
Мне хочется тайны, где все совпаденья случайны,

где всё занесло – ни следа, ни дорог, ни огней,
и только звезда застряла, горит во мне,
как будто фонарь на каком-нибудь полустанке.
Что будет и ныне и присно – не в этом суть.
Свобода, свобода, и только снега по грудь.
Снаружи. С изнанки.

Обходчик

Звучали поезда, выстрачивая ночи
волшебной чепухой про дальние края.
А утром приходил старательный обходчик,
который не видал ни Соч, ни Алтая.

Он стукал там и тут обыденно, дотошно.
Отсвечивал жилет, зудели провода.
А он себе ходил по узенькой дорожке
вдоль рельсов и бомжей всю жизнь туда-сюда.

Не зная никаких таких законов кармы,
хоть мелкий человек, он всё ж не подло жил.
И ни один Толстой из нынешних бездарных
на рельсы никого ему не подложил.