Homo

а век идёт наискосок
и времени назло:
где глухо скрежетал песок,
теперь поёт стекло.
тому не сеять, кто ничей,
не жать и не молоть...
но станет бортью для лучей
ещё живая плоть,

и в тот недолгий срок, когда
ты тот же, но иной,
из-под земли взойдёт звезда
и встанет за спиной –
твой недостроенный ковчег
из жил, костей и кож
найдёт однажды человек,
которого не ждёшь.

но перед тем, как увязать
добро и прочь уплыть,
ему про главное сказать
успеешь, может быть –
про то, что ничего и нет,
лишь одолевший тьму
неловкий домотканый свет,
протянутый к нему.

Пора

Славно сидим, не зная,
что у порога ждут
полная стременная
да миткаля лоскут.

Думали – загостимся,
но, коли дело швах,
загодя распростимся,
чтобы не впопыхах.

Выйдем под месяц старый –
в волчьем кольце ракит
смирной больной отарой
брошенный сад стоит.

Ждут шарабан и дроги –
в яблоках и гнедой…
Кто – по пустой дороге,
кто – за чужой звездой.

K N***

не пускают нынче нá небо –
хоть осёдлывай метлу…

доберусь и я когда-нибудь
в облачную магалу.
и теперь считаю саженки –
высоко над головой
твой безейный домик с башенкой,
взбитый вилкой грозовой.

вьются кудри из-под шапочки,
стук игольный вперебой –
от машинки швейной бабочки
разлетаются гурьбой
по своим заимкам летошним,
где синицы да грачи, –
будто не бывали ветошью,
будто сразу из парчи.

если лично не пожалую,
буде дело к февралю, –
божию коровку малую
на прокорм тебе пришлю –
поглядит она, как движется
вспять молочная река…

ты пришли мне летом книжицу –
голубого мотылька.