* * *

Натянули сети птицеловы –
то ли пенье выпи, то ли вой.
Голос с хрипотцой черноголовой
на лету, как ветер лобовой,
выкриком несётся через поле,
через реку, впавшую во тьму –
это злость моя поёт от боли,
голосит незнамо по кому.
А потом молчит, не умолкая,
уходя в подкожный гул густой.
И язык кончается, смыкая
крик и выдох. Выдох золотой.

* * *

Пахнет бессонницей, ядом змеиным,
ночь над неспящей водой,
вязкой мозаикой хвои и глины,
снегом земли молодой.
Йодом и солью блестит незнакомо
призрачных рыб чешуя.
Ходит и нюхает запахи дома
зрячая память моя –
эхом дыхания ветхой страницы,
полуслепым мотыльком,
бронзовым внутренним голосом длится –
колоколом ни о ком.

* * *

Лес горящий взлетел,
не истлев едва.
Через тьму и метель
слышен лай зевак.
И над ними стоит
колыбельный свет –
безымянный магнит –
тяжело смотреть...
Только стая волчат
не отводит взгляд,
да вороны молчат
и светло глядят,
как горит синевой
лес спасённых трав,
весь дотла, но живой...

Смертью смерть поправ.