Пресмыкающаяся

Тень игуаны поит луна -
тегуаньинь над лужей.
Дебри! И я - одна.
Где ты, мужик - не ужик?

И покуда вечная мгла,
по углам
буду незряче щериться
ящерицей.

На сердце вина.
Он сердится на
меня
невменяемую,
меняющуюся.
(Ха! Миллионы таких же)

Нет же, не грустно,
но не распутаешь
узы нетеплокровия.

Дома - не тише, - ещё суровее:

Моему (аж до точки) суженому
с пяточки батеньки - На! -
лягушки спатеньки на бочок.

Война? Ничего. Завтра - хуже.

Змейся не смейся,
а я - жертва гремучей смеси, -
свернусь и вернусь
неуязвимой в утро,
на извилину стану мудрой,

не то, видишь ли, борода в очки
старому лезет,
что в пору в будущем
открыть земноводочную.

Простить его? Вот ещё!
Опять надают по жабрам.

В уютной сбегая шапке,
в шаткий ушаркать климат?
Фиг ли куда-то примут
такого монстра.

Вниз посмотрю с балкона
и улечу к драконам
на остров Комодо.

Маньяк

Маньяк душистый обыкновенный из семейства людиковых,
рос всю жизнь на почве нервной, на несоветских мультиках.

...Май, ну май! Эта летняя душегубка выжимает мою судьбу!
Молчи, сырота осенняя, моё невезение жуткое!
Сестра твоя, как растение, а сам ты дурак, неврастеник.
Забудь обо мне, забудь!

И юных Юль да в густую чащу всё чаще и чаще тащишь.

Это клеймо, твой культ - собирать урожай,
подбирать новые со рта слюни, с лунной указкой бежать прочь,
себя боясь, тучных охотников с колбами, идущих по твою голову,
наизусть знающих твой яркий корявый почерк.
Впрочем, никто не каркает, и всё сводится к: мол, не я!

Но однажды ночью все звёзды в небе окажутся на погонах:
И вот светит уже не месяц, ни даже годы - угрёвый стул.

Угрюмый, в ступоре, смотришь на десятки стволов не деревьев,
не в дупла уставился - в дула.
С досадой, старательно думаешь: кто же такой теперь я?

А ведь дул ты когда-то, как ветер был,
плыл напрямик течению, пускал героинь по Вене,
до краёв наполнял графинь, и с них пил, как комар - из трубочки.
Заедал магнитофоном на тумбочке.
Записи-сапиенсы - вон они - сколько же, сколько их!

Вспоминаешь: о талой талии, как тонкая бледная кожица
разогревается, раскалена, покрылась прекрасной дипломной корочкой!
У неё нараспашку форточка, а сердце: тудум-тудум, тудум...
Ты думала! Крепче держись за поручни!

Острые крики, тихие возгласы. Калякает хитин по воздуху.

Слишком поздно...

Небеса мне давно вне зоны, а дорога одна - в низовье.
Стереть неизбежный опыт вот бы возможность была б!

Теперь - пуха девший тополь в обществе баобаб.

В скульптире

На что смотреть,
когда на всём белом
ничего не шевелится?

Зима изымает цвета.

Заново на фазана,
заживо застывая,
охотник заводит мельницу.

О, палая высота! -
протяжённо свисает лужей,
выдавливая квазар.

Впечатанным в кадр ужаса,
город течёт в глаза -
вольготно обезоружен,
вылинен да белёс.

Мельницу остокружило,
небо амёбно делится
не хлебом - нелепым зрелищем, -

радужное пристрельбище -
тысячи Мулен Ружей
по сталактитам слёз.