* * *

Пташка божия – кузнечик,
бродят тени по стенам.
Ты зимой насквозь просвечен,
похоронен между рам.

Умер тихо, без страданий,
уронив скрипичный ключ.
Упадёт на зорьке ранней
белый пух из снежных туч.

Кто-то вспомнит, и помянет,
и посмотрит за стекло,
где у сотни добрых нянек
сад вздыхает тяжело.

И кружит метель и плачет:
и о том, и о другом,
а свернувшийся в калачик
спит кузнечик вечным сном.

* * *

Старая книга, янтарный светильник,
долгая ночь в ожидании дня.
Бабочка крылья сложила бессильно
и потревожила этим меня.

Я осторожно её отпускаю
в тёмные окна, где маятный сад
под бормотание лиственной стаи
к слою земли худосочной прижат.

В этом ли времени кроется сила,
или в дождях, исходящих с небес?
Или в молитве, что я возносила,
но не во имя, а в противовес.

Бабочка тихо упала с ладони,
так вот и я незаметно уйду,
Господи, если меня ты уронишь,
похорони в незабвенном саду!

Шумной водой ороси мне могилу,
сад напои, где деревья растут.
Только оставшихся, Боже, помилуй,
всех, кто пока обретается тут.

* * *

Молоко стекает в ночной подойник,
а коровы ходят в траве налегке.
Иногда и я бываю спокойней,
только кажется – в этой звёздной реке
ничего то нет, а должны быть точно:
белый лоб телёнка, прозрачный голос...
Вот снимают пчёлы нектар цветочный,
но во мне растёт безысходной полость.
Я над ней стою и пытаюсь смотреть,
как мычат коровы и птичий шорох
сквозь кустарник падает в ловчую клеть.