Двор

Здесь вчера сошёлся клином белый свет, и в воронку вышел ночью мой сосед.

Выла скорая, как волки на заре. Смерть сказала: кто кому, а этот – мне.

Оцепленье следаки свернули утром, криминальную закончив камасутру, спать отправились, сменили гнев на милость, нам оставив след от тела, что разбилось.

Так обычная дворовая площадка,
где с собаками – на выгул, но украдкой;
где машины друг у друга на капоте;
где детишки, словно яблоки в компоте – на скейтбордах, мотоскейтах, самокатах;
где УК клеймит асфальт кривой заплатой,
стала пустошью, бельмом на оба глаза, заражённою чумой или проказой.

Жизнь, ты делаешь прореху за прорехой на обновках бытия давно уж ветхих.

Дни промчались, а потом прошли недели. Горе улицы московские не делит. Как-то бросили авто на этом месте... Да, упал, но здесь-то больше не воскреснет.

Ни цветочка, ни деревьев, дышим пылью, одуванчики, и те про нас забыли.

Каждый вечер расцветают в доме окна, огоньком живых надежд мерцают стёкла. Лишь в одном окне не зажигают свет.
Никого там нет.

Покров

Там, где ветер режет души
На соседских и чужих,
Где оконный свет по лужам
Расселяет миражи,
Где охапка прелых листьев
Стала глубже, чем нора,
Там тебя никто не ищет.
Поздно. Кончилась игра.
Ни фонарь тебе не в помощь,
Ни окурки сигарет.
Через миг случится полночь
Там, где должен быть рассвет.
Ослеплённая, босая,
Ты пройдёшь среди руин.
Только зверя не касайся,
Если встретишь на пути.
Он – не волк, не крот, не ласка,
Он – властитель стаи крыс.
На подранков он натаскан,
Взгляд его смертельно быстр.
Ты пройди бочком до двери,
Угол дома, вход в подъезд,
На Покров – сулит поверье –
Души предков где-то здесь.

Лилечка

Завтра забудешь,
что тебя короновал,
что душу цветущую любовью выжег,
и суетных дней взметенный карнавал
растреплет страницы моих книжек... (В.В.М.)

Лаковой туфелькой тискает Лилечка
Век дефицита в советской стране.
Маска из грима на востреньком личике,
Тёмные веки и брови в сурьме.
Восемь десятков, всё также возлюблена,
Крутится муж, или крутят его
Прежние оба – былые отступники,
В вечность ушедшие слишком легко.
«Больше чем мужа, чем сына...» – муж Осенька,
И про второго: "Придёт, прогоню..."
Яркий платок от Hermes и волосики
В тонкой косе, как шиньон инженю.
– Лилечка, – стонет престижный Кутузовский,
Если в мехах ты идёшь в магазин.
Тётка еврейская – взглядом искусана:
Самоубился, раз был нелюбим.
Ворот шубейки небрежно взъерошила,
Что-то мурлычит дурным голоском.
Тенью в витрине из давнего прошлого –
Тот нелюбимый нахмурил чело.