Вечер на реке

всё медленней речка течёт,
всё сдавленней плеск на излуке,
весло тяжелеет само,
и брызги с кормы не летят.
нам что-то выводит сверчок
на тему вины и разлуки,
дорога выводит домой,
а утка выводит утят.

в чём вывод? а вывода нет.
есть выводок. мокрые лавы,
возня и кряхтенье в тиши,
топтанье резиновых лап.
на ряби дробясь и роясь,
любые светила стоглавы
и клювами бьют глупыши
по гроздьям притопленных ламп.

слепой не увидит намёк
на веерное отключенье,
пора вечереть и темнеть,
дан срок отпускать и терять,
и осени кровоподтёк
пробьёт золотое сеченье,
вьют ловчие долгую сеть,
готовят собак егеря.

но сны так теплы и легки,
так эрос над миром всевластен,
дымятся с боков мотыльки,
отведав полуденный взвар,
что лето над полем стоит,
что лето над полем не гаснет,
сияет влюблённых синклит,
и розов закат и загар.

На закате

бе́рега своды, мостка плацента,
плюхнусь бочком, кулёма.
вечер, осталось всего два цвета –
розовый и зелёный.

и поплыву вышивать пунктиры
вдоль световой границы,
словно застряла по центру мира,
так не успев родиться.

да и не надо! зари заложник,
не устаю в служеньи.
ярче бывает, и слаще тоже.
но никогда нежнее.

Утреннее

и только болью боль перекрестив,
поймёшь, что быть счастливыми нетрудно,
всего-то надо маленькое утро,
небрежность осыпающихся слив,

да пару-тройку персиков цветущих,
добавить саду розовых румян,
закрасить долгой бледности изъян.
и хлеб насущный.

держать ломоть, весь мир держать в руке,
замешанный на козьем молоке,
парном дыханьи млеющего крыма.
и всё, что раньше было вдалеке,
летело мимо,

приблизится. смещения легки,
холодные ночные огоньки
переросли в свечение благое,
плохое отступает за буйки
и пропадает в кипятке прибоя.