* * *

Какая-то нездешняя хандра,
Почти потусторонняя истома,
тебя разбудит (т/д)релями с утра
и гонит прочь, на улицу из дома.

Над городом поблекший апельсин
июльского просроченного солнца
порвал аквамариновую синь,
и кажется, немного и – взорвется.

А ты глядишь во тьму, в дверной проем,
не в силах сделать шаг, начать движенье.
Так мы порой себя не узнаем
в мерцающем зеркальном отраженье.

С холодной, неземною остротой
бутон ума безжалостно срезает
печальный образ жизни несвятой,
всем посторонним прожитой на зависть.

А солнца апельсин висит ничей
и делает тебя почти счастливым,
покуда звон оброненных ключей
лицо не разорвет, как будто взрывом.

* * *

Наша жизнь подобна медицине:
плохо лечит, лучше - убивает...

Тополь, облысевший старый циник,
проплывает за окном трамвая.
Даже мастер сурдоперевода
не поймет его скупые жесты.

Только с головой нырнув в природу,
можно в смерти чувствовать блаженство.

Зреет каллиграфия событий –
в пустоте сгущаются чернила.
Остановка, на которой выйти,
незаметно мимо просквозила.
Едут люди в теплые постели.
Снег-актер раскинулся картинно.
Тополь машет, окна запотели,
и бессильна жизни медицина.

* * *

Зимним ветром воздух жадно скомкан:
ни сказать, ни сделать даже вдох.
Только сердце тикает негромко
на границе лающих эпох.
Стук стихает, как судьбой ни мешкай,
в бомбу тела прочно облачен.

В облаках Создателя усмешка
вдруг прорвется солнечным лучом.
И, дыханье рваное сметая
крохами с Господнего стола,
жизнь и смерть разделит запятая,
вытертая стужей добела.