Ночи и воробьи

Ночь идёт, глотая тень сарая,
лезет в дом,
крадётся за котом.
Сном коротким шепчет «Баю-баю».
Утро – вдруг.
И солнце в половицы
вспыхивает лампочкой.
Круглится
в кухне подоконник пирогами.
Втянешь воздух, предвкушая день,
мёдом пахнет сныть, на месте тень.
Вечер тонет в воробьином гаме...

Пасти экскаваторных ковшей
сносят дом – состарился уже.
Роют котлован многоэтажки.
Двор оворобело смотрит вниз,
будто бы над детством он повис.
Руку протяни – и мама скажет:
«Хлеба нет!» Несёшь из магазина
подовый, вдыхая запах тминный.

Корку обгрызаешь до сих пор...
Прошлое не хочет завершиться.
Здесь многоэтажка, словно спица,
вырастет, её обнимет двор,
Ночь придёт, глотая всё в округе.
И вернутся воробьи. На круги.

Неотправленные письма

...Здесь небо опирается на крыши
Со вздохом векового старика,
И скатерть вышивная в ветках сливы –
На кухне откликается лениво.

Пишу тебе о разных пустяках,
взобравшись, как на палубу, повыше
на беглый подоконник – он на днях,
расправив занавесок паруса,
отчалил, да вернулся провисать
под тяжестью горшечного Эдема.
И мне никак о главном не начать.

Качает вечер горечь хризантемы
и крепко сбитый сигаретный чад.
Но чаще пахнет выглаженным хлопком.

Сползает бабье лето в горизонт.
К моим неровным чепуховым строкам
спускается дассеновский шансон
о нашей фотографии.
На ней
индейское идёт к закату лето,
глотает море, будто пестрый змей,
запущенную в облако монету.

По клеточкам бежит вода морская,
там ты и я, ракушек дребедень.

Мой дом сдвигает крышу набекрень,
и тянется рекламная кривая,
отчаянно сигналя: «Всё окей».
Туманом пахнет карандаш,
и мокнет опустевший дворик наш.

Пишу, и строчек ломкая походка
шагает от меня к твоей Луне,
задымленной, бессонной, впалощёкой.
И я рисую галочки над «е»,
чтоб всё моё послышалось тебе,
никчёмное, несказанное вслух.

А снег в окне похож на птичий пух...

Шельмовство

Шельмовство этот снег!
Утром – белый, потом
добавляется в красное шарфа и клеткам пальто.
Заполняет пробелами скоропись птичьих следов.

Ты его дразнишь пухом и белой водой,
он тебе – всё в лицо, и в лицо.

Но сойдет и за правду,
за тени хрустальных дворцов
или сахарный город – твоя остановка трамвая,
индевелые скверы, высотки бетонного края.

Не пиши ему.
Он продирается сквозь А4
винным блеском.
Тягуче мешается север и юг,
заполняя неровные строчки твоих закорюк.
Застилает хандрой, словно день до весны зачехлили.

Завтра он притворится немым и больным,
растворится шипучей таблеткой зимы.

Но сегодня ты требуешь: «Снега даёшь!»
И тебе ухмыляется дождь.