Стихотворения, предложенные в ТОП-10 Международного литературного конкурса "8-й открытый Чемпионат Балтии по русской поэзии - 2019" членом Жюри конкурса. Лучшие 10 стихотворений Чемпионата Балтии будут объявлены Оргкомитетом 6 июня 2019 года.
Внимание!
Имена авторов анонимных конкурсных произведений будут оглашены в Итоговом протоколе конкурса 6 июня 2019 года в 23:59 по Москве.
1 место
Конкурсная подборка 304. "--- вместо слов".
* * *
Угадывать, читая по губам
и выдохам, пусть с горем пополам,
но понимать, подхватывать с затакта –
и значит жить: пытаться наугад
преодолеть и свой предвзятый взгляд,
и принятых воззрений катаракту.
Уметь прочесть не только между строк,
но и без них, чтоб наглотаться впрок
прозрачностей, – наука из весёлых.
Как палец по странице, самолёт
скользит над новой местностью, с высот
прицеливаясь в мелкий шрифт посёлков.
Казалось бы, разлитый в небе стих
прочесть легко, весь в птичьих запятых
и перекличках лучезарных лексик,
но тянется инверсионный след,
как прочерк вместо слов, которых нет,
и страшно догадаться о контексте.
2 место
Конкурсная подборка 303. "Линия жизни".
Жажда
Застрял в приотворенной двери свет
Полоской невесомой желтой шторы,
И в комнату втекают, как в бювет,
Пузырчатые струйки разговора.
Все дома. Третий раз на посошок
Разлили чай по чашкам домочадцы.
Соседка забежала на часок,
Но до сих пор не может распрощаться.
Текут, текут из кухни ручейки
Полуночной, вполголоса, беседы.
Бювет наполнен, бойки пузырьки,
А ты с дремотой борешься под пледом.
И кажется – ты этого и ждал,
Томясь от жажды целую неделю,
Чтоб долгий вечер лился в твой бокал,
Заботливо придвинутый к постели.
Берешь его расслабленной рукой –
И звук шипуч, и слово тонкостенно,
И цедишь этот истинный покой
По вдоху, по глоточку, постепенно
3 место
* * *
Поговори со мною, Евдокия,
О Якове поговори.
"Я помню как, подрагивая выей,
Жизнь восходила светом от земли,
И сизые клонились ковыли...
Как лопнул купол, как звенела тонко
Над лошадиным крупом тишина.
Как я несла по снегу жеребёнка
И девочку свою не донесла
До срока, до июньского раската,
До той зарницы, вспыхнувшей вдали.
Так в мир приходят иноки, солдаты,
Когда их оставляют журавли.
Над мартовской мерцающей купелью
Прозрачное её светилось темя
И рот чернел на пике задыханья.
И всё-таки владела нами
Жизнь безраздельно. Я дала ей имя."
Всё так и было? Верно, Евдокия?
Она кивает и уходит снова
За белый край, за светлый окоём.
Не проронив о Якове ни слова.
Ни слова не ответив мне о нём.
4 место
Конкурсная подборка 86. Виталий Мамай, Тель-Авив (Израиль). "Semper fidelis".
Бега, бега...
Бега, бега... Что может быть важней,
чем пыль, и пот, и топот ипподрома
в традиции и нравах urbis Romae,
где рев толпы слышней раскатов грома,
где жалкого погонщика коней
в кумиры цирка производит случай...
День догорает, томный и тягучий,
и улиц половодье в берега
лениво входит к сумеркам... Бега,
бега и на устах, и в головах,
в горячих, с пылу брошенных словах,
бега в пекарнях, прачечных и банях,
бега в трущобах и в надменных Байях,
в тавернах крик: "За синий! Мы за синий!",
рабы из галлий, фракий, абиссиний,
забыв на миг про общего врага,
горланят спьяну что-то про бега...
Бега... Матроны, те, что поглазастей,
ладонями глаза от солнца застя,
глядят на полуголого атлета,
матрон пьянит атлет, вино и лето,
и то, что колесничего судьба
найдет у поворотного столба....
Ах, как матроны падки на такое!
Век короток, а плоть... А плоть слаба.
И черный колесничий вхож в покои,
И к знатным девам, и к супругам верным...
Бега, бега клубятся по тавернам,
выплескиваясь в драки, крики, споры,
бега пройдут, но будут игры скоро,
бои и травли, новые герои,
не зря же Тит амфитеатр строит,
на то есть воля Рима и богов...
Так и живет от игр до бегов
страна, полупьяна, полунага...
И что есть жизнь? Вся эта жизнь - бега.
5 - 10 места
Конкурсная подборка 293. "Выдохи междометий".
Тишина
Тишина скрывает простые вещи:
запах снега, облако, отблеск глаз...
Хрупкий мир, который тебе завещан,
может в прах рассыпаться хоть сейчас.
В тишине найдутся на всё ответы,
а слова – полнейшая ерунда!
Замолчав, стоишь между тьмой и светом,
между «А» и «Я», между «нет» и «да».
...А потом – сквозняк! Нараспашку двери!
Родником должна бы забиться речь...
Но молчишь ты, сдуру успев поверить,
будто словом можно язык обжечь.
Голод-о-море
вот я качаюсь с пятки на носок,
вот колосок себя в руках несёт -
с таким лицом, упругим, словно шаг,
с такой беззвучной музыкой в ушах,
что в переводе горький земляной
немеет и немотствует -
не мой
уже давно - ни хлеба и ни зре-
хлебнувши горя, не успев созреть,
несёт себя - и голод говорит
внутри него, сжигает словари
не ожегова - жажды и огня -
из слов,
рождённых
впереди меня
и сложенных в пустой земной живот,
откуда прорастает и живёт
не колосок, себя несущий, как
огромный полыхающий маяк,
но человек, страданию сродни,
из корневого света
и крови -
всего, что не случилось не с тобой,
не в этой жизни,
ни в какой другой.
Конкурсная подборка 300. "Поющий кувшин".
Хурма
Тоскливый день, молчание задень
Полоской света, стрелкою ползущей
По циферблатам мебели и стен,
И ляг на стол хурмой из райских кущей.
...........................................................
Орех, платан, ещё один орех,
Твоей руки надёжная подмога...
Ты помнишь ту, ведущую наверх
К жилью от моря горную дорогу?
И был подъём неодолимо крут
В палящий зной полуденного часа,
В наш съёмный дом, наш временный приют
С открытой к морю солнечной террасой.
Ты помнишь тот, запущенный слегка,
Плодоносящий сад уступом ниже,
Расшатанный забор из тростника,
В густой тени беседку с плоской крышей,
На ней хурмы созревшие плоды -
С упругих веток срок пришёл упасть им -
Я на террасе с книгою, а ты,
Азартный спец в материальной части,
Ты собираешь спелую хурму,
Сосной и морем поздний отпуск пахнет,
К твоей футболке белую кайму
Плетёт усердно местная арахна.
Как любопытно слушает она
Наш разговор, ловя за словом слово,
И тянет нить к кувшинчику вина,
Из погребка, домашнего, сухого.
Ты помнишь, как с арахной вместе пел?
Хурмой горел закат на наших лицах...
Но если всё запомнить не успел,
Пусть это с нами в будущем случится.
Конкурсная подборка 148. Майя Шварцман, Гент, Бельгия). "Жертвам приношение".
* * *
На скорбного отца, как на ловца,
под нож его любви невыносимой
заменою возлюбленного сына
бежит овца. –
Читаешь, попивая кюрасо,
довольный знаньем, греясь у камина.
Раз этот текст священен, мы невинны.
Нам можно всё.
Не изменяешь, не крадёшь, не лжёшь,
нож разрезальный в Библии закладкой.
По правилам живущий, честный, гладкий –
ты всем хорош.
По магазину зорок, острозуб,
проходишь ты, достатком подпоясан,
как мясо, выбирающее мясо,
за трупом труп.
На алтаре витрины в зимний день
с тимьяном и маслинами в подглазьях,
разделанный на порции под праздник
лежит олень.
Для умиротворения романс
над залом из динамиков курлычет.
Песнь лебедя над грудой битой дичи.
Камилл Сен-Санс.
Чужую жизнь без устали жуя,
не думаешь о жертвоприношеньи.
Ведь на подносе голова оленья,
а не твоя.
И заглушает Реквием Форе,
как за стеклом в аквариуме хмуром
прозрачная, в родимых пятнах Рура
кричит форель.
Конкурсная подборка 277. "В ожидании Маяковского".
Спящая красавица
Когда-нибудь в какой-нибудь Уфе,
в подушках на икеевской софе,
три дня небритый и слегка помятый
рахатлукумной женщине в висок,
уснувшей после ласки на часок,
признаешься, как не любил меня ты.
Шепнёшь в красиво подведённый глаз,
как знать не знал, и думал не о нас
(мурашки побегут по смуглой коже,
вздохнёт груди пологий перевал),
не помнил, не хотел, не целовал,
и я тебе никто. Но отчего же
толпятся мысли вовсе не о том,
что связано вот с этим тонким ртом
и лезет в ветви памяти напрасно
гештальт твой, длинношеий, как жираф?
Ведь нет меня и не было, ты прав,
а спящая красавица прекрасна.
Летняя баллада
И приходит к отцу Июнь, синеглазый мальчик,
Как положено, весь искрящийся и упертый,
Говорит, что на свете есть паруса и мачты,
Перекрестки, меридианы, аэропорты.
Можно топать по теплым шпалам до горизонта,
Можно взять за рога потертый, но крепкий велик.
Это значит, что ни единого нет резона
Оставаться с тобой по эту сторону двери.
И плевать, что подстерегают в потемках ямы,
Что гремят арсеналом молний чужие выси...
Если что-то случится, то эта гибель – моя, мол.
Понимаешь, она от меня одного зависит!
А потом приходит Июль, двухметровый воин,
Через щеку шрам, в золотой бороде косички.
Говорит, что на свете есть подлецы и воры,
И удары исподтишка, и ночные стычки.
И поэтому ты, отец, на меня не сетуй,
Слишком горек теперь мне вкус молока и меда.
Прямо в эту секунду, пока мы ведем беседу,
По жилому кварталу кроют из миномета,
Бронированная махина въезжает в надолб,
Георгины распускаются на могилах...
А случится чего со мной, горевать не надо б,
Только этого я тебе запретить не в силах.
И последним приходит Август, сухой, прожженный,
Преждевременно поседевший, глотнувший лиха,
Говорит, что в саду за домом созрел крыжовник,
Теплой мякотью наливается облепиха.
Можно сесть на скамейку и ничего не делать,
Можно просто прикрыть глаза, улыбаться немо.
Только братьев уже десятую нет неделю,
А кому их спасать от гибели, как не мне, мол?
Не подумай, что я о ком-то из них скучаю.
Мы, конечно, родные, но дело не в этом вовсе...
Он хватает куртку, позвякивает ключами
И уходит, не оглянувшись, из дома в осень.