Трёт

С полозьями сани, и в них дед мороз,
снегурочка в платье из синего роз,
зелёная ёлка, игрушек зверята,
и блёстками ярко усыпана вата, –
всё это мелькнуло в замёрзшем окне
маршрутки вечерней, оставшись вовне,
утратив с годами счастливую плоскость
согреть пассажира свечением воска.
Заморскую птицу, пушистую ветвь,
звезду леденцовую трёт человек,
касается лбом и настойчиво дышит,
как будто напялил он чучелко мыши.
За инея шерстью – скелет темноты,
пусть даже прозрачный, но в комнату ты
где ходит отец, проникнуть не можешь,
хоть жмешь на стекло, обжигая слой кожи.
Проснувшись на утро опять января,
глотнув кандигиту и горьк имбиря,
глядишь по-сурочьи, как искрою некто
царапает жизни светящийся вектор.


Троит

Поскрипывание тумбы
на градус в эпоху живит
заключённых в ней; ум бы
оставил в покое их вид,
но сердце троит.

Никто чихал в затылок
мне в маршрутке осени сырой;
в подплытии сегодня, никакой,
смотрю на тварь и массу: ты ли
это в тумбе той?

Жалость к огненному вихрю
замри, и пользу принесёшь
всем попадающим в antiHR
и веселящимся на грош,
и завтра то ж.

Ты обернулась – а точнее,
чуть влево сдвинула зрачок:
отхлёбывал свой рагнарёк
за столиком в углу кофейни,
наискосок.

Лицо – в карминовой насечке, –
любезный, ваш обед готов –
как на ладони город; и никто
солянку опрокинул в вечность:
клубы снегов.

Она ушла, не обернувшись,
не повторяя больше – ну же,
белейший разорвав альбом;
на кухне к вечеру загнувшись,
смотрел в мальстрём.

Обрывки плыли фотографий,
кружили по спирали вниз,
претемье пробуя буравить
зазубринами – боже, визг!
не удавись.

Глаз карий стрелочкой алоэ
вонзился в безморщинный лоб,
рука с ногой бурлящею сулою
соединились, чтоб
нежить, и... – стоп!

Малифисента смотрит хищно
сквозь тонировку и стекло;
мог стать ей бантиком и пищей,
зажечь над головой гало:
глядит никто.

Любовь щекочет под лопаткой,
ища заросший мышцей стык,
чтобы раздался новый крик,
а после – пофиг! паки, паки,
херувимы, дык.

Она не приходила вовсе:
не думалась, не грезилась – из «не»,
как из фиалок по весне
вся состояла, глядя в осень
с мыслью о зиме.

Быть может, как-то струны зренья
дрожали от шагов её,
но был тогда в такой муре я,
но говорил себе – скорее,
блин и ё-моё!

Вращает тумбу аватарка
под скрип сигналящих годин:
куда мне –out или in?
лицо троится: светит ярко
никто один.


Тристиха

Время ищет блюдце
с молоком – уже темно.
Маршрутка от площади революци-
и отъезжает – не со мной:
я стою на остановке крузо,
в пятницу уйдя от всех суббот,
и одиночество моё как в лузу
заходит шаром наперёд.
Штифты, колёсики, пружинки
гребёнки валятся с небес,
безлицым безелем кружимый
пытаюсь всё собрать окрест.
Рождённый некогда из олов
спиною твёрд стоит фонарь,
и танцовщица или золуш-
ка глядятся в выпуклый янтарь.
Я возвращаюсь в каплю взрыва,
стеной идущий звёздный снег,
и делаю несложный вывод,
что тристиха – в потоке млек.