Живет в Таллине (Эстония).

ТРИ СТИХОТВОРЕНИЯ


Моя Иудея

Есть в душе два полюса, два мира,
и в одном из них сутул и снул,
слушая пастушескую лиру,
пестует свою тоску Саул.

Долетают звуки издалече.
Если бы ему достало сил...
Но в окне густел февральский вечер,
и Саул лучину загасил.

Лишь луна сиделкой желтоокой,
проникая сквозь проём окна,
освещала профиль одинокий
да тоску Саула стерегла.

А в другом миру играло сусло,
зрели чувства, взращивался лавр,
струны лиры дерзко и искусно
юный пастырь всё перебирал...

И любовь утраивала силу -
на миру и смерть была красна,
как растущим месяцем дразнила,
как манила счастьем новизна!

Ликовать бы впору, а взгрустнулось,
от себя к себе - кругла Земля:
не хватало профиля Саула
да сгущённой ночи февраля.

* * *

Ну вот и это лето разбылось.
Желтеющая прядка в листьях клёна -
остатки солнца, собранные в горсть,
зависшие шмелём в ещё зелёном,

в ещё манящем впитанным теплом
и запахами прелого покоса
нездешнем сне, где полукруглым ртом
залив проглотит дольку абрикоса

и стихнет к ночи, словно сытый кит,
подрагивая всхлипами прибоя...
С рассветом лето больше не болит -
переболело в небо дождевое,

исторглось вниз элегией воды,
выплакивая на прощанье душу,
и с осенью перетекло на "ты"
в кривые гематитовые лужи...

* * *

Ползут автобусы унылым караваном,
косым узором чертит воздух мокрый снег,
ложась в ключицы корневищ овчиной рваной.
Не размыкая облаков заплывших век,

кемарит город, в сны пакуются мгновенья,
мелькают тени по обочинам дорог,
и, провисая, ноют спавшиеся вены
не приручающихся в заспанности строк.

Зима. Февраль. Души чернильница скудеет,
тощают чувства, испещряются слова,
писать стихи сейчас - напрасная затея,
Бобо стихов моих, по Бродскому, мертва.

Ей не помочь. И оттого врастаю в лень я
и только изредка, под натиском тревог,
чуть слышным шепотом шагну из средостенья...
Так люди мусор выставляют за порог,

лесные птицы так птенцов своих теряют,
когда выталкивают слабых из гнезда,
а стрелка - врет, и, суете не потакая,
я под откос из слов пускаю поезда.