Живет в Петах-Тиква (Израиль).
ПО ОДНУ СТОРОНУ ГОРИЗОНТА
Шварцвальд
Колюч и грузен чужой язык
и крепок чудесный грог!..
Приветлив к путникам разных лиг
гостиничный погребок.
Копчёный окорок, острый сыр,
вина золотого блик.
Очаг на время, простой трактир -
к усталым ногам привык.
Здесь розов башенных стен кирпич,
и густ колоколен звон.
Лубок раскрашенный. Но не китч, -
гравюра других времён.
А семь пробьёт на больших часах,
и ставни прикроет бар.
Всем на прощание: «Гуте нахт»,
а, может быть, «Бон суар».
Давай же выпьем за то, чтоб так
и плыть нам, покинув док.
Пока хранит нас во всех портах
нестрогий дороги Бог.
Гулять по миру, что вечно нов,
и нас никогда не ждёт.
Всем на прощанье: «Хороших снов»,
а, может, «Лехитраот».
В самолёте
Я в наушниках слушаю Эллингтона
в самолёте, летящем в Мадрид.
Сборы нервные вспоминаю сонно
под неровный моторов ритм.
И думаю: вот ведь какая штука, -
лето, прошлый век, утомлённое ретро,
я лечу в самолёте и слушаю Дюка,
и медовы звуки, как губы ветра...
Рядом спят соседи, ползёт столетье.
Пятьдесят шестой год. В Ньюпорте – полдень.
И в нагретой меди мелодий этих
время кажется медленным, нега - полной.
Я сижу и думаю: вот улыбка
открывает в дороге другие души!..
Вывод правилен, но обобщенье зыбко:
равнодушие в Russia воспримут лучше.
Высота семь тысяч, чего - не помню.
Стюардессе - можно в модельный бизнес.
Облака внизу. И сейчас легко мне
улыбаться с неба чужой отчизне...
Но в Ньюпорте - полдень и запах сосен,
океан спокойный и ветер гладкий.
И покорны волны, и скоро осень.
Пристегнуть ремни.
Пять минут до посадки.
Тот самый дом
Тот самый дом, где за окном трамвай звенит тоскливо,
и через слякоть по двору тропа ведёт к метро, -
там пианино хриплый звук родит мотив счастливый,
и проживает домовой, похожий на Пьеро.
Там быт советский правит бал, и не бывает пусто,
из эбонита телефон и в трещинах паркет…
Там нас согреют ночь с искрой и пироги с капустой,
и рюмок праздничный отряд, покинувший буфет.
Тот самый дом, где суета имеет форму сердца,
где под стеклянной мишурой родится Новый Год...
Там тешит душу звук трубы и горький запах детства.
И переезд в любой уют его не отберёт.
Но вальсом медленным звучит, смягчающим длинноты,
шуршащий голос золотой сгребаемой листвы...
И в доме том, где за окном трамвай звенит две ноты,
парит воздушный поцелуй исчезнувшей Москвы.
