Об авторе. 55 лет. Живет в Актау (Казахстан).
Музе.
О, мне ль не знать, что дневников я не имею!
Но вот заря однажды встала чуть бледнее
Своих сестёр вчерашних, руку мне подала,
Чуть оттенив мою на фоне покрывала.
А в голове больной от прошлого похмелья
Металась мысль то жужжа, а то немея.
О чем залить её?! Я встал, пронёсся взором
По на пол брошенной одежде, на которой
Валялись туфли; по пустым углам, по креслам
И по застолью – без причины, если честно... -
Но что-то здесь не то – напряжено вниманье:
Бутылки, рюмки, банки... но вот угол дальний...
Там что-то, кажется, лежит... ни как тетрадка?!
И ручка рядом? Вот уж чёрт те за загадка!
Прочёл страницу, две... Да что за чертовщина!
Ни как не вникну в смысл этой мешанины:
«Четыре года – Ира...», «Семь – моя Лариса...»
«Шестнадцать – Первая, но испугался риска...»
Какого риска? – не понять под слоем пасты.
«Меня испортила ты, кажется, напрасно...»
«Мне восемнадцать – в первый раз за пластелином,
Потом ещё – напрасно, вывозились в глине...»
«Мне восемнадцать – настоящая, зачем Ты?
А без Тебя, любимая, я стал бы кем бы?..»
Как жарко, душно... от того ль, что всё мне ясно?
Здесь то, чем жил, любил, что видел ежечасно.
Но как? откуда? И неужели я в бреду
Себя спровадил в рабство этому труду?
Не помню этого!
Но помню, по ночам
Мы с музой часто говорили по душам.
Старые письма
Над пепелищем прошлого угасшего костра
Один старик безрадостный, как снежная гора
Над полем перепаханным, воркует про себя
И письма пожелтевшие в ладонях теребя
Перебирает трепетно, как образы святых,
И плач иль стон безудержный то выражен - то тих,
Да с уст улыбка скорбная слетает чуть дыша;
Кальян, в руке беспомощной курится анаша;
Пред ним подсвечник старенький – в нём три свечи горят
Вливая в комнату душистый аромат.
«Скажи, старик полунощный, оставлен был ты кем,
И этот хлам исписанный ты теребишь зачем?
Смотри: на склоне западном твоя восходит тень.
Зачем еще яд пагубный тебе курить не лень?»
- Послушай, если хочется, послушай-ка, юнец:
Я знаю; годы прожиты и близок мой конец,
Но я... я жил, ты знаешь ли о жизни, мой сынок?
Ты знаешь ли, как пламенем сжигает мир Восток?
Я был одним из подданных царя из всех царей,
Тельца золотоносного из всех я чтил страстей.
Я всё имел, поймёшь ли ты? Имел я всюду власть,
И в ноги мне владыки все готовы были пасть.
Что мне владыки, женщины, война или игра!
Перед Тельцом склоняются все жители двора...
Не все... одна лишь гордая передо мной была,
Нежна речами теплыми, улыбкою мила...
Поймешь? за эти волосы, за этот глаз рассвет,
За эти письма жёлтые, за маленький портрет...
Я растерял могущество, я потерял себя...
Я всё имел, но лёгкая мне не дала судьба
Одной любви, единственной, взаимной, в цвете благ.
Я понял, что напрасно я влачил злачёный стяг.
Я понял, что есть золото дороже, чем Телец,
Есть дорогое золото – созвездие сердец!
Но не любила милая и вдаль с другим ушла,
И полетел я к Западу, как пуля из ствола.
Одно лишь вот осталось мне: сожжённая душа
И писем свет негаснущий, и птица-анаша.
Когда я письма трогаю, моя горит звезда.
Ещё мечта старается, как птенчик из гнезда,
Подняться в небо синее из тусклого окна
И выхватить любимую из марева иль сна;
Еще душа пытается любимую найти
И из тоски кальяновой с собою увести:
Ещё всё тело хладное из яда анаши
Пьёт силы неистечные, вбирая лишь гроши...
Нет! не поймешь не ведуя всё это наяву.
Пока есть письма светлые,
Еще я есть!
Еще живу!
Обезьяний век.
Где вчера на скалистом уступе
За деревья цеплялись кусты,
Там тропа шла к реке полногрудой...
Но сегодня её не найти.
Там под утро от молний залётных
Опрокинулся дуб невзначай
И земли слой свалился неплотный,
И открылась былая печаль.
Копошится там род обезьяний,
Словно ищет утерянный клад,
А на дубе сидит самый странный,
Самый старый и гордый собрат.
На ладони протянутой – череп –
Может мой, может твой или твой –
А другая рука что-то чертит,
И качает вожак головой:
Разве был до нас кто-то на свете?
Но у нас нет об этом легенд!
Понесу, покажу нашим детям –
Для потомков мы выставим стенд.
Велика черепная коробка!
Знать, была она не по плечам... –
Встал вожак и понёс он к потомкам
Наши думы и боль и печаль...
