Кружева

Я их как плела, эти кружева?
Из клубочка белую нить брала,
И — а ну, тянуть, выводить узорами
Из головокружева иллюзорного:
Из мечтаний робких, смущений девичьих —
О прекрасных рыцарях да царевичах...

В облака укутаны купола,
Мне бы этой святости в кружева.
Только нитка белая вдруг закончилась,
Не вплетать же чёрную нить пророчества?

А затем и вовсе — то мало времени,
То нельзя плести ничего беременным:
Ни словечек вязких, ни мыслей каверзных,
Ангелков ажурных, чьи крылья связаны.

В сундуки не прятала кружева,
Из шкафов икеевских их брала —
Украшала платьица я дочуркины,
И мечтами — светлыми да ажурными...

Полёт кондора

В том краю, где все деревья были очень даже бо...
запускали птицу-змея с терриконовых горбов,
называя их каньоном, речкой Миссисипи — пруд,
— йехо! — знали все в районе — то апачи в бой идут.

Был кумиром Гойко Митич, не какой-то там Пьеро,
и соседский мальчик Митя разукрашивал перо,
что осталось от гусыни под Святое Рождество,
я сказала, мол, отныне я — жена, точнее — скво.

А когда наш пруд был выпит камышом ли, тростником,
временем ли ненасытным: прошлое — одним глотком,
я снялась с насеста будто, найденный «куриный бог»
не помог, и почему-то, удержать меня не смог.
Вот вспорхну, как юркий чижик — думала, гнездо совью
над землёй. В болотной жиже чем кудахтать — лучше: фью!

Где стрекозами колибри между пальмами снуют,
backyard аккуратно выбрит, дом — пронзительный уют.
Как из детства змей воздушный — кондор над моей душой.
Дмитрич на коне-игрушке скачет по земле чужой.

Зазеркалье

Октябрята не верят вангам, забобоны им нипочём.
Кате даже смешно, что ангел увивается за плечом.
Вот на звёздочке пятикрылой точно маленький ангелок —
сказку выдумал, сделал былью. Он всегда на груди — значок.

Зеркала — чтоб играть в кривляки; знать, что с мамой одно лицо;
если ныть — во весь рот не плакать, то не видно, что нет резцов.
Отражают одни лишь маски. Став осколками, лезут внутрь...
Не повесить их вверх тормашки. Можно — вдребезги, бацнув чуть.

Мама Кате читает сказку: как-то Оля, она ж Яло́...
Вдруг луна будто в страшной маске из зеркал подмигнула зло.
Поздно. Папа придёт уставший. Десять ровно. Его всё нет.
Вряд ли будут про клён опавший вместе с папой сегодня петь.

Полночь. В двери ввалился демон. С кулаками. Разбил трельяж...
Раны — йодом. Что с сердцем делать? Время смоет ли татуаж?
Дети быстро так не взрослеют — в зазеркалье иной отсчёт.
Кате жутко в своей постели, оказалось — бывает чёрт,
он сидит у отца за стенкой, Кате слышно: брысь, нечисть, брысь!
И дрожат у неё коленки, — папа, па! — папа снова вдрызг.
Значит, вскоре придёт и Чёрный, с чёрной тростью нечеловек,
с каждым разом он всё проворней. Вот он — в Катиной голове.

Катя падает на колени, нет... возносится к Небесам,
— пусть нас ангел хранит, не Ленин, а отец остаётся сам. —
Он вернулся, и страх до дрожи, только... плачет, ногами твёрд.
Значит, Бог существует всё же, папа даже принёс ей торт!

Пел Есенина, плакал снова, он поэта считал родным,
Катя вторила через слово, мол, пройдёт всё, как с яблонь дым.
Вот сказал бы, — я болен. Очень, — разве был бы важней Артек...
Я́так слышит порою, — доча, я — тот самый нечеловек.